Сегодня  я начинаю публиковать серию Домарок, посвящённую раскладу социальных групп-сил перед "Февральской революцией".

«…Девятнадцатый век окончательно утвердил наш духовный плен у Европы… народно-культурное творчество у нас окончательно сменилось подражанием… подражание всегда отстает от творчества и подражатель всегда жертва своему образцу… Запад поразил воображение наших верхних классов и заставил перестроить всю нашу народную жизнь с величайшими жертвами и большою опасностью для нее. Подобно Индии, сделавшейся из когда-то богатой и еще недавно зажиточной страны совсем нищей, — Россия стала данницей Европы во множестве самых изнурительных отношений. Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению, и все это для того только, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою капиталистов идти нога в ногу с Европой. Девятнадцатый век следует считать столетием постепенного и в конце тревожно-быстрого упадка народного благосостояния в России. Из России текут реки золота на покупку западных фабрикантов, на содержание более чем сотни тысяч русских, живущих за границей, на погашение долгов и процентов по займам и пр., и неисчислимое количество усилий тратится на то, чтобы наперекор стихиям поддерживать в бедной стране богатое культурное обличье.

Если не произойдет какой-нибудь смены энергий, если тягостный процесс подражания Европе разовьется дальше, то Россия рискует быть разоренной без выстрела; "оскудение", захватив раньше всего прикосновенный к Европе класс, доходит до глубин народных, и стране в таком положении придется или иметь мужество отказаться от соблазна, или обречь себя на вечный плен…»

(М. О. Меньшиков  «Кончина века. 1900 г.»)

«…И если между мною,  тяглым мужиком Иваном Лукьяновичем и Императором  Всероссийским вздумает снова протиснуться какое-то 
"средостение", в виде ли партийного лидера, или трестовского 
директора, или титулованного боярства, или чинов иной бюрократии, 
и сказать мне: «…позвольте нам установить над царем наш 
контроль», - то в таком случае я сделаю все от меня зависящее, 
чтобы претендентам в контролеры свернуть шею на месте. Мне, 
тяглому мужику, никакой контроль над царем не нужен… Если какие-то дяди попытаются втиснуться новым клином между царем и народом, то надлежит оных дядей вешать, ибо если они и будут контролировать, то в свой карман: партийный, банковский, боярский или бюрократический. И за мой и за царский счет, то есть за счет России…»

                                               (И.Л. Солоневич «Народная монархия»)

«…русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм…» 

                                                                                          (Ф.М. Достоевский)[1]

Расклад сил. Для того, чтобы понять причины и движущие силы Смуты, случившейся в России в начале ХХ века, полагаю, нужно рассмотреть расклад политических сил, которые оказывали влияние на данный печальный процесс. Разумеется, на указанный процесс оказывали своё весьма важное влияние и определённые внешние силы, – прежде всего, Британская империя, её истеблишмент-олигархат и специальные службы, о которых мы тоже кое-что, конечно, скажем, – однако здесь мы прежде всего акцентируем внимание на внутренних силах, которые, впрочем, так или иначе, были актуализированы силами внешними (Британией и иными геополитическими конкурентами России – Францией, Германией и т.д.).

Впрочем, прежде чем вести своё рассуждение о данных силах, укажу на принципиальный момент отечественной истории: противостояние, в тех или иных формах и с той или иной интенсивностью, Олигархического и Самодержавного принципов.

О данных Принципах я писал уже много и неоднократно, поэтому на сей раз не стану подробно останавливаться на их определении и различении, а только напомню о них; а что они, собственно, собой представляют – можно узнать из многих моих предыдущих текстов.[2]

Итак, в качестве первой силы отметим, здесь, со всеми её достоинствами и недостатками – лично Государя. Как стержень конструктивного Самодержавного принципа.

Государь, Николай II (император всероссийский 1894-1917-й гг.) – по своим личным качествам был, по-видимому, человеком, отнюдь не глупым (каким его зачастую пытаются изображать и, вообще, стандартно фальсифицируют его образ);[3] в то же время, замечу, что и особо выдающимися качествами, столь необходимыми Самодержцу, он всё же не отличался, – хотя, и совсем уж «безвольным» он тоже, полагаю, не был. В то же время, очевидно, что по своим самодержавным качествам, – той же воле, – он явно проигрывал своему отцу – государю Александру III. И, наверное, был всё же не совсем на своём месте; семья для него, судя по всему, была много важнее, нежели Государство. Так же несомненно, что он был человеком глубоко и искренне верующим.

Аналогично, замечу, что и влияние, например, «всем известного» Григория Ефимовича Распутина на Государя было, во-первых, много меньшим, нежели у нас «стандартно» утверждается, а во-вторых, и сама личность упомянутого Григория Ефимовича была много более светлой, нежели ему приписывается, со всеми явно лживыми его «эротическими похождениями», «хлыстовством» и прочая.[4]

Итак, центральный носитель Самодержавного принципа, Государь Николай II – был, скажем так, императором «средненьким», не выдающимся, но и отнюдь не самым худшим. И при нормальном течении исторического процесса – вполне бы, наверное, проправил весь свой отведённый ему жизненный срок. Однако оказался он на русском престоле в пору исторической турбулентности, на переломе эпох – и, увы, не удержал державный штурвал.

Вторым, основополагающим моментом Самодержавного принципа является народ, в целом, в своей здоровой целостности.

Не секрет, что после «петровских преобразований» в России утвердилось то, что называется Псевдоморфозом (Чужеподобием); а именно – ужасающий социокультурный раскол на, собственно, простой народ (тоже, впрочем, отнюдь не однородное явление), отныне бесперспективно прозябающий, оставленный в рамках православной русской культуры, и элиту – выброшенную вроде как в культуру «европейскую» и отчуждающуюся от своей исконной культуры и от народа, от своих корней. Каждая из указанных социальных страт, с тех пор – жила в своей безнадёжно отдельной культурной и социальной реальности.

Данный социокультурный раскол явился, в своих духовных, ценностных основаниях, следствием Раскола церковного, случившегося в России во второй половине XVII в., когда из-под русского державного и культурного строительства была выбита его православная ценностная аутентичная Матрица, наполнявшая его живыми энергиями и реальным содержанием, жизнесмыслами.

Поэтому, как то ни печально констатировать, народ, если не в целом, то в очень значительной своей части, хоть и питал ещё (к нач. ХХ в.), по глубокой исторической памяти, свои самодержавные чаяния и поддерживал Государя и Самодержавие, однако так или иначе становился всё же, здесь, всё менее крепок, а всё более, напротив, подавлен и отчуждён.[5]

Впрочем, именно простой русский народ, пусть даже и пребывающий на ту пору в подавленном и отчуждённом состоянии, явился той силой, которая позволила переломить деструктивные «революционные» процессы 1905-1907-го гг., – сорганизовавшись в черносотенное движение (с ноября-декабря 1905-го г.), поддерживающее Самодержавие.

Очень важно заметить, что в черносотенные организации (о них подробнее расскажу в специальном тексте), – созданные по инициативе врача Александра Ивановича Дубровина (1855-1921), художника Аполлона Аполлоновича Майкова (1866-1917) и игумена Арсения (Алексеева) (1845-1913), и названные так по имени «чёрных сотен», освободивших Москву во время Смутного времени от польских захватчиков и спевшихся с ними представителей местной предательской боярской элитки, – входили тогда, действительно, лучшие люди России: о. Иоанн (Кронштадтский), будущий патриарх Тихон (Белавин) (патриарх 1917-1925-й гг.), экономист С.Ф. Шарапов, художник В.М. Васнецов, историк Д.И. Иловайский, великий учёный Д.И. Менделеев и многие-многие другие замечательные русские люди.

 Другое дело, конечно, что вышеупомянутые революционные процессы (1905-1907-х гг.) были свёрнуты ещё и вследствие того, что их «свернули» реальные их организаторы и спонсоры – англичане, – решавшие тогда, посредством организации внутренней смуты-революции в России, свои геополитические вопросы; английской «программой минимум» было: опустить Россию её «поражением» в войне с Японией, – которое случилось прежде всего вследствие «элитного» предательства (кое-кто из, собственно, членов царской семьи, Витте, Рожественский etc.), аналогично, под английским чутким руководством (об этом тоже в специальном тексте), – оттеснением её, России, от тёплого океана на Дальнем Востоке, и, наконец, втаскиванием её в «Англо-русское соглашение» (август 1907-го г.).

Вообще, замечу к слову, поражает та лёгкость, с какой Британия, на «раз-два», разжигала русскую смуту в начале ХХ века, на один щелчок пальцев, и с той же лёгкостью, – через своих агентов влияния в России, – гасила это «движение»: то открывая, то прикрывая финансирование «революционных движений», и – то активизируя и направляя, то, опять же, приглушая, своих шустрых «революционных инструкторов».

Однако, всё же, не будь массового черносотенного движения (~350-550 тысяч членов одного только «Союза русского народа»!, – самое массовое политическое движение в тогдашней России), скорее всего, англичане не остановились бы тогда на своей «программе минимум» (покамест).

Впрочем, необходимо отметить, здесь, и то, что английские специальные службы  очень быстро поняли, с чем, с какой силой (!), она столкнулась в лице «черносотенного движения», и, довольно оперативно, стали решать эту «народную» проблему, – вследствие чего ими был инспирирован-актуализирован раскол в самом черносотенном движении (через провокаторов Пуришкевича, Восторгова и т.п. типов), и данное «народное движение» всё более стало обращаться из реальной силы в «стандартный» политический балаган-театр, с соответствующими клоунами-петрушками во главе, – дискредитируя таким образом саму «черносотенную» идею. Ну и, параллельно, были включены и задействованы во всю мощь все «либеральные» PR-структуры по организации и активизации тотального очернения указанного народного движения, – с их наработанными технологиями оболванивания-обработки «общественного мнения», переводя стрелки на провокаторские «еврейские погромы», «антисемитизм» и прочую подобного рода белиберду для придурковатых «потребителей массовой информации».[6]

Таким образом, следует признать, русское черносотенное движение оказалось расколото, дискредитировано и, отчасти, обращено в балаган; а Государь оказался, теперь уже, тотально отрезан от народа, от народных конструктивных энергий; т.е., говоря попросту, в политическом Одиночестве; а православный народ, в свою очередь – лишился, вообще, хоть какой-то, возможности реального своего представительства во власти.

И тут ещё один очень важный нюанс нужно заметить; касательно «народа».

Дело в том, что весьма значительную часть данного «народа», так или иначе, составляли те, кого принято называть, несколько обобщая, старообрядцами; и эти старообрядцы хоть тоже и сохраняли в себе те же самые социокультурные черты, что и простой, в целом, православный, народ, – и даже, наверное, в ещё более ярком их выражении, например, что касается общинности бытия, – однако настроены они были, в подавляющей своей части, весьма негативно (в разной, впрочем, степени негативности) и по отношению к русской государственности, и по отношению к официальной русской православной церкви.

И эти «староверы», аналогично, явились следствием той самой духовной катастрофы (иезуитской провокации, по сути), которая случилась на Руси в XVII веке.[7]

В «Старой вере», тогда (в XVII в.), остались, действительно, наиболее крепкие в вере и честные русские люди; однако, со временем, почти неизбежно, загнанные таким образом в подполье русского государственного бытия, они, староверы, так или иначе маргинализировались и обратились в Антисистему (в понятиях Л.Н. Гумилёва) по отношению русскому, в целом, обществу и государству.

Более того, надо отметить, уровень религиозности, уровень духовного «горения» в старообрядческой среде был, явно, значительно выше, по известным причинам, нежели в среде «официально православной» («никонианской»); однако, во-первых, этот градус горения был, здесь, отнюдь уже не созидательным, а, напротив, по преимуществу, разрушительным, – вследствие тлеющего, в той или иной степени интенсивности, рессентимента по отношению к «никонианам»; а во-вторых, специфика мышления староверов становилась, неизбежно, в подобной ситуации, всё более сектантской, т.е., опять-таки, деструктивной по отношению к окружающему миру «антихриста» и «антихристового государства».

И ещё, сюда, немаловажно отметить, что объём данной социальной  «силы», – условно, «староверческой», – был кратно выше, нежели по официальным данным; очень вероятно, что число раскольников, в действительности, оказывалось, по факту, заниженным, вследствие политических, экономических и пр. факторов, чуть ли не в 10 раз. Поэтому сила эта, «раскольническая», как своего рода сила антисистемная, была, во-первых, более серьёзной, нежели можно было бы подумать из официальных данных, а во-вторых – явно негативной и деструктивной. И, таким образом, хоть староверы, в основной своей массе, были вроде как тем же «народом», который должен вроде как служить опорой Самодержавному принципу, однако, в действительности, по сути – напротив, оказывались врагом данного Принципа и, тем самым, так или иначе, работали на Принцип олигархический. И это – тем более, вполне само собой разумеющаяся вещь, учитывая то, что довольно много (и в относительных, и в абсолютных показателях) староверов оказывались в ряду представителей крупной буржуазии, так сказать – олигархии, которая, так или иначе, являлась проводником данного Олигархического принципа.

Хочу, впрочем, ввиду вышесказанного, заметить, что, разумеется, отнюдь не все, стопроцентно, представители той или иной социальной силы, т.е. той или социальной группы, о которых мы тут говорим, стремящейся осуществлять-пробивать свои интересы, являлись, лично, сторонниками упомянутых Олигархического или Самодержавного принципов, – однако определённые тенденции, причём очень явные, тут имели место, и та или иная социальная группа-сила, являлась, так или иначе, либо сторонницей Самодержавного, либо Олигархического принципов, а некие конкретные люди-личности, которые исповедовали иные, противоречащие общей тенденции «своей» социально-политической группы-силы, Принципы – оказывались здесь лишь исключениями из правил, своего рода «белыми воронами»; и потому мы тут говорим, как, впрочем, и всегда, имея своим предметом социальные феномены, не о железных (100%-х) закономерностях, а именно о тенденциях.

Как бы то ни было, но староверческие «купцы» становятся в рассматриваемую пору, в значительной мере, той социальной группой, которая «ведёт» Россию к капитализму, – благодаря, с соответствующими изменениями, тем же основаниям, которые делают протестантские секты одним из главных социокультурных «локомотивов» капитализма на Западе: благодаря своей сектантской чуждости внешней среде, внешнему православному миру и народу, и, соответствующей сему, жёсткой моральной внутренней модели. Для староверов, весь внешний («русский православный») мир есть мир зла, мир обречённый к погибели; то же и относительно «русского государства» (как государства «антихриста»), – данное отношение обязательно присутствует во всех староверческих толках и сектах в той или иной степени: мы, представители нашей, условно, секты – суть избранные; а этих, «чужих», отверженных и обречённых, т.е. весь прочий «православный народ», значит, можно эксплуатировать, как недочеловеков.

Капитализм как раз и характеризуется своим предельно высоким уровнем эксплуатации, – а такой уровень эксплуатации по отношению к «своим», в традиционном, «атомарно» неразобщённом обществе, невозможен; подобный уровень эксплуатации возможен только по отношению к чужим, к тем, кого и за людей эти эксплуататоры не считают. И уровень прибыли, разумеется, при подобном отношении – выше; что даёт дополнительные конкурентные преимущества.

И второй, здесь, довольно важный момент. Староверов, как «перспективную», – в социальном, и в экономическом планах, – антисистему берут в оборот англичане: с одной стороны, ссужая капиталы (добавляя свою, очень серьёзную их лепту, к староверческим общинным капиталам), а с другой стороны – расчищая «конкурентную» дорогу (убрав, – разорив или как иначе, – местных отечественных конкурентов), ну и, наконец, вводя их, староверов, любезно в «английское общество» (не в самое, конечно, высшее, но на уровне «приобщения туземцев к цивилизации»).[8]

Таким образом, «староверческий фактор», и прежде серьёзный, однако не имевший и толики той социально-экономической мощи, которую стал приобретать теперь, к концу XIX в., начинает выступать как ещё одна, и очень весомая, сила «революционного» Олигархического принципа.

И, что немаловажно, данный фактор – отнюдь не лежит на поверхности; для наивного взгляда, староверы – предстают как тот же самый «русский народ», с его общинностью, с его приверженностью традиционным ценностям, традиционному укладу жизни, и, значит, имеющий самодержавное сознание… Ан нет, тут всё оказывается совершенно иначе, даже в чём-то и наоборот. Получается эдакая социальная мимикрия; причём само собой, без нарочитого умысла. Вот и выходит, что значительная часть вроде как «русского народа», причём, часть – наиболее экономически активная и экономически «успешная» (!), – вдруг, предстаёт как Антисистема: по отношению ко всему прочему обществу и государству русскому, в целом.

Староверы-олигархи принимают непосредственное участии в создании, а затем и в «спонсорстве», «либеральных», – проводников Олигархического принципа в чистом виде, – партий и организаций («прогрессистов», «октябристов», «кадетов»); поддерживают они материально и крышуют и революционные партии («эсеров», «эсдеков» и пр.), – в том числе, устраивающих забастовки на их же собственных предприятиях! Казалось бы, парадокс. Ан нет, ничего парадоксального тут нет. Надо просто «зрить в корень». Да и те же англичане, – реальные создатели и кукловоды данных партий, – тут лукаво и ловко подыгрывают, когда нужно, и дёргают за свои изящные ниточки…

И прессу (СМРАД тогдашний) «либеральную» тоже ведь содержат, по преимуществу, уже староверы. Всё более отчётливо подталкивая «царство антихриста» к пропасти…

Староверы-олигархи и всячески саботируют, во время Первой мировой войны, военные поставки, – и не только, полагаю, в силу свинского желания извлечь сверхприбыли из данных поставок, или, вообще, под «крышами» «Земского» и «Городского» союзов, и Военно-промышленного комитета, – в коих, в сущности, рулили прежде всего как раз олигархи староверческого толка, – банального желания урвать себе побольше, украсть из государственной казны, присосаться к финансовым потокам, но и в силу неизбывной своей глубинной ненависти к «этому» (в сущности, им чужому!) государству…

Впоследствии, староверческая «народная масса» станет одной из основ и сил Октябрьского переворота…

Но это, впрочем, уже новая большая тема.

Что касается дворянского элитного социального кластера, – то тут, вообще, всё очень просто и ясно.

Дворянская элита – с петровских времён (хотя данный печальный процесс начался много раньше) целенаправленно оторвана от общества, в целом, от народа, оторвана, отчуждена от социокультурных своих корней и, таким образом, лишена возможности полноценного суверенного развития; Псевдоморфоз, однако.

Вот и работая на «капиталистическом» направлении в рассматриваемую эпоху, дворянская элита: во-первых, аналогично староверам, относилась, по преимуществу, к «своему» народу, как к чужим, и сама, в свою очередь, чувствовала себя, по отношению к простонародью, чужою, – как какие-нибудь «инопланетяне», – и потому, опять же аналогично староверам, могла эксплуатировать «свой» народ, как чужой, во вполне капиталистическом режиме эксплуатации; а во-вторых, в силу своей западнической «исконной» ориентации, аналогично староверам, была захвачена, во всех смыслах, иностранным, транснациональным, английским, опять же и прежде всего, капиталом.

Купеческий староверческий олигархат, базировавшийся, так сказать, условно, в Москве, с одной стороны, и более «родовитый», элитный дворянский олигархат, с другой стороны, – сюда же, в этот же кластер, можно отнести и высшую бюрократию, – базировавшийся, условно, в Санкт-Петербурге, – вроде бы, на поверхности, противостояли друг другу: и экономически, и культурно, и социально-политически; однако, в своих корнях, они так или иначе оказывались, зачастую даже неведомо для самих себя, едиными, – дрыгались на одних и тех же английских, и иных транснационального капитала,верёвочках.

Теперь касательно такой социальной силы, как Русская православная церковь. И здесь тоже была своя проблема. Точнее, проблемы.

Во-первых, после Раскола (XVII в.) из Русской православной церкви, в очень значительной мере, ушёл религиозный пламень; она, можно сказать, духовно сдулась. Разумеется, в ней оставались и честные, высокодуховные, горящие христианским православным духовным пламенем люди, – но это уже были всё более одиночки, уже как, скорее, исключение из правил. В целом, православный духовный пламень уже не столько горел, сколько, скорее, лишь тлел, по инерции, в общей народной толще.

Во-вторых, данную печальную куртину усугубил культурный раскрой, который случился вследствие уже упомянутого Псевдоморфоза. Государственная элита – оказалась выдернута, в своих исконных корнях, из почвы отечественной родной православной культуры, – и выброшена в сферу культуры западноевропейской. Где «благополучно» «засыхала», отчуждалась: от народа, от исконных русских православных ценностей. От своей собственной сущности, обращаясь в, буквально, отщепенцев – по отношению к своему же собственному народу. Такова, увы, случилась тенденция. Это с одной стороны. С другой же стороны, и народ, остающийся православным, оказывался, в такой ситуации, лишённым всяких перспектив развития, – и тоже, в свою очередь, оказывался всё более усыхающим и оттлевающим; отчуждающимся от «своего» государства, – которое вот уже было совсем не его.

В-третьих, Русская православная церковь лишилась и своего патриарха, – живое лицо патриарха оказалось заменено на бюрократическую структуру церковного «Синода». – Что, также, всё более обращало церковь из живого, духовно горящего в своём содержании института, в некую отчуждённую от, собственно, Духа, и от народа, «официально-казённую» бюрократическую организацию; с соответствующим отбором (бюрократическим, сиречь отрицательным, в лучшем случае – «серостей», в худшем – ушлых карьеристов, холуёв и пролаз) на свои иерархические вершины. Как тенденция.

Таким образом, в силу вышеперечисленного, «официальная православная церковь» всё более обращалась, по сути, в инструмент подавления народа, – и без того уже раздавленного, – и обращения его в банальных рабов («шляхетский» олигархический Принцип).  А теперь, вот – в рабов Капитала, – ибо тут ещё и капитализм как раз «подоспел», со своими «иудео-протестантскими» «идеалами», вопиюще антихристианскими: иудео-протестантской «священностью частной собственности», эксплуатацией «ближнего», индивидуализмом-эгоизмом, максимизацией прибыли и т.п. культом Мамоны.

И, вот, в этой ситуации «официальная православная церковь», действительно, начинает активное «оправдание» учиняющегося «гностического» «либерального»[9] порядка вещей: вместо любви – беспардонная эксплуатация человека человеком (с уровнем эксплуатации выше, чем при «крепостном режиме»); вместо «изгнания торговцев из храма» – откровенное любостяжание церковной иерархии, чуть ли уже даже не проповедующей оное, как норму, для всех; не говоря уж о наглом торжестве ростовщичества и прочем подобного толка откровенном безобразии в стране.

Разумеется, народ всё более отшатывается от такой «церкви»; разумеется, всё это безобразие входит в вопиющее противоречие с исконными народными представлениями о христианстве, и с его, народа, чаяниями о хоть какой-нибудь справедливости.

Таким образом, как ни печально об этом говорить, православная церковь, в то время, всё более теряет себя, как социальная сила, работающая в русле конструктивного Самодержавного принципа, – по существу, как тенденция, в лице, почитай, большинства своих иерархов, вот уж поющих осанну любостяжательному капитализму и социальному «гностицизму», – и начинает, сама того не сознавая, работать на разрушительный Олигархический принцип.

Тем паче, делает она это ввиду обманной очевидности того, что, «ведь, это же российский император (Пётр I) лишил Русскую церковь её патриарха, – и, значит, «всё зло в монархе»; и, потому, свернуть монархию, наверное, будет лучше, нежели её сохранять, а уж тем более – укреплять…»

Разумеется, повторюсь ещё раз, в лоне православной церкви было довольно много честных и искренних, духовно горящих, очень достойных людей, и иерархов и мирян, в то время, – но, увы, погоду уже делали в «церкви» отнюдь не они.

И, в этой связи, любопытно будет заметить, что те священники, которые искренне и честно работали на благо Самодержавного принципа, пытаясь утверждать и принцип социальной справедливости, и соучаствовали в работе черносотенных (не провокаторских!) организаций – зачастую подвергались «репрессиям» со стороны Синода (так!) (например, по надуманному поводу, вышеупомянутый игумен Арсений, сосланный на Соловки (так!); etc.).