«…все, что хохломаны выдумали сейчас такой, якобы, малорусский язык, что я, природный малоросс, не могу и 10 строчек прочесть малороссийской газеты "Рада", чтобы "ихний" новый язык не послать к дьяволу. Ничего не могу разобрать, о чем газета толкует. Словом, "украинский" нынешний язык для истинных малороссов непонятен: это не язык Тараса Григорьевича Шевченко, Котляревского и Квитко-Основьяненко, который ясен, понятен и простому мужику, и интеллигенту, а такой, какого еще никогда не было на свете. Это язык нарочито придуман, дабы разъединить русских людей, т.е. расколоть их на две половины, и чтобы, таким образом, каждая из них враждовала одна с другой…»  (из письма малоросса; В.В. Розанов «Голос малоросса о неомалороссах», 1914 г.)

«…рус­ский, перестав быть русским, обращается в ничто – в негодную тряпку, чему каждый, без сомнения, видел столько примеров, что не нуждается ни в каких особых указаниях…» (Н.Я. Данилевский «Россия и Европа»)

«Если ложная информация воспринимается людьми как истинная (реальная), то она реальна по своим последствиям» («правило Томасов»).

Существует ли «украинская» нация?, или «украинский» народ?, или «украинский» этнос?

Обращу внимание, что я специально расписал этот веер понятий, которые, зачастую, некорректно смешивают, выдавая одно за другое.

Сперва дам определения данных понятий.

Нация – определённая историческая общность, объединённая государственной суверенной системой власти (политической системой), идеологией и языком.

Народ – определённая историческая общность, объединённая на основании общих ценностей, традиций и целей существования, а также языка.[1]

Этнос – определённая историческая родоплеменная общность, имеющая общий язык, ценности, традиции и цели существования.

Нация – это политическая общность.

Нация – это сообщество людей, объединённых прежде всего а) общей суверенной системой власти и б) сформировавшееся в особого типа социально-экономической системе (капиталистической).

Т.е., для формирования нации необходимо а) наличие суверенной государственности, причём б) специфического типа государственности, основанной на специфической экономической и социокультурной системе, сложившейся в Западной Европе с  XVII в.

Нация – продукт Вестфальской системы, установившейся в Западной Европе, с 1648-го г.

В ракурсе периодизации развития западноевропейской культурно-исторической системы, нация – продукт Модерна, эпохи Модерна (Нового Времени; ~ с XVI по нач. XX вв.).

В ракурсе градации этапов «порядков симуляции», по Бодрийяру, нация – продукт эпохи «второго строя симуляции» («эпоха производства»); т.е., периода непосредственно предшествующего промышленной революции и последующей индустриальной (промышленной) эпохи.

Нетрудно понять, что нация – продукт специфической культурно-исторической системы; здесь – Западноевропейской культурно-исторической системы; причём – находящейся на особом этапе своего развития.

Нация – политическая общность, в определённой степени подминающая под себя то, что называется «народом» и «этносом». «Народы» и «этносы» здесь, при социально-политическом конструировании наций, ещё сохраняются, однако, отчасти, подавляются, отчасти – выводятся в тень, в социокультурное подспудье.

Данная эпоха (Модерн, промышленная революция, капитализм) есть эпоха «производства» (по Бодрийяру), когда искусственно создаваемая реальность не подменяет и замещает собой полностью реальность («природу»), но просто выводит её как бы за скобки социального бытия, на «задний план».

Важно указать, что у нас постоянно и повсеместно используют данное понятие, «нации», категорически неверно.

Даже вот в «советской» Конституции, например, указывалось на «самоопределение наций». Это («самоопределение наций», «право наций на самоопределение») – совершенно нелепое выражение; и проистекает оно от типичной неряшливости в плане работы с понятиями в «социальных науках» (да и, вообще, полной абракадабры здесь, в «социально-гуманитарной науке», с понятийным аппаратом).

Очевидно, что поскольку вне Запада (Западноевропейской культурно-исторической системы), причём находящегося на определённой стадии своего специфического развития, никаких «наций» просто быть не может (так!), по определению, то, соответственно, их не могло быть и в России (а потом и в Советском Союзе), – хотя бы потому, что ни одна из тутошних гипотетических «наций» никогда не складывалась в рамках особого типа суверенного европейского государства (не имела такого толка государственности), причём в особую специфическую эпоху (Модерн) данной (Западноевропейской, «Фаустовской») культурно-исторической системы.

Проще говоря, нет национальной суверенной государственности особого («западноевропейского») типа – нет «нации».

Государственность в России складывалась на совершенно иных (не как «национальное государство») основаниях, нежели оно имело место на Западе в указанную эпоху.

Ещё важный нюанс: прафеномен (т.е. образец отношения к миру) человека западноевропейской культурно-исторической системы – это «воля к власти»; и соответственно, тем паче учитывая, что «нации» складывались именно как политические (!) сообщества, политические конструкции, то в основе нации, здесь, лежит именно «воля к власти».

Что, собственно, проявилось, с одной стороны, в активной колониальной экспансии западноевропейских национальных государств, обращающихся таким образом в «имперские» образования, а с другой – в постоянных войнах, а то и «мировых войнах», промеж собой, за передел мира, сиречь, за реализацию своей основополагающей установки по отношению к миру: «воли к власти».

В России же есть народы, – но не нации.

Народ – это прежде всего культурная, социокультурная общность.

Народ – как я уже сказал выше, это общность людей, основания на определённой системе ценностей, традиций, целей и языка.

Разумеется, общности именуемые «народом» и «нацией» вполне могут, в значительной мере, пересекаться, частично накладываться друг на друга; но также вполне могут и расходиться.

Известное сталинское определение «нации», данное им в тексте «Марксизм и национальный вопрос» (1913 г.), что нация есть «исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада», – есть, скорее, определение именно «народа», а не «нации».

Впрочем, здесь, в этом, вполне марксистского толка, определении отсутствует главное: ценностная матрица. Т.е. матрица, собственно, культурной идентификации, воспитания и самоопределения; матрица святынь, идеалов, высших смыслов бытия данного народа.

В то же время, здесь указывается такая основа «нации», впрочем, справедливо, как и «народа», как – язык.

Действительно, для формирования как «народа», так и «нации», необходим особый, общий для данного сообщества, язык. Т.е. представители данного «народа», равно как и «нации», должны иметь свой особый язык, так или иначе отличающийся от языков других народов и наций, и этот язык должен быть общепонятен и своеобычен для всех представителей данного «народа», равно как и «нации».

Кстати, нелишне тут будет упомянуть здесь то, что в древности на Руси как раз и различались народы именно по языку, как носители определённого своего особого языка; так и говорилось: «языки» (т.е. «народы»).

А язык, надо заметить, действительно, есть, с одной стороны, носитель и выразитель особой своеобразной мировоззренческой модели, а с другой стороны – он именно таким и формируется данным народом в подобном качестве во всей полноте его, народа, исторической жизни и развития.

Народы проживающие на территории России исторически, объединялись в некую социокультурную и политическую целостную систему-общность отнюдь «не по европейски», не как «единая нация», а именно как совокупность разных народов, со своими ценностями, со своей культурой, со своей религией, со своими языками.

Разумеется, при этом они, эти народы, объединялись в некую политическую общность (условно, общероссийскую; как подданные российской империи, или, потом – «советский народ»), однако эта их «политическая общность» отнюдь не отменяла, не подавляла их, условно, «народность».

Более того, обращу внимание, что в советское время, напротив, всячески развивались и поощрялись «народные культуры», а частенько – просто создавались почти с нуля.

К сожалению, впрочем, этому было одно исключение, – это, собственно, русский народ, развитие своеобразной культуры которого здесь, мягко говоря, не особо поощрялось.

А другое печальное здесь исключение – это, напротив, искусственное создание, взращивание и насаждение «украинства».

О коем мы, собственно, и ведём тут речь.

Как вы, наверное, уже поняли, нет и не могло быть, исторически, такой нации как «украинская».

У неких гипотетических «украинцев», очевидно, не было, и не могло быть, никакого суверенного государства, причём государства западноевропейского типа эпохи Модерна, с его «промышленной» моделью экономического и «национального» (социально-политического) производства.[2]

Впрочем, чтобы «украинствующим» за это не было особо обидно, я замечу, что и русские, равно как и всякий иной народ Евразии, не являются «нацией», по своим культурно-историческим и, соответственно, политэкономическим причинам.

А теперь посмотрим, применимо ли понятие «народа» к неким гипотетическим «украинцам».

Ценностная матрица русских сложилась как матрица православных христианских высших ценностей и смыслов; которая, впрочем, замечу от себя, в свою очередь, вполне соответствует, условно, исконной ведической ценностной матрице этногенетических и культурных предков русского народа. С запакованными в ней, в этой матрице, ценностными образцами и идеалами вольницы-свободы, правды, справедливости.[3]

Культурная ценностная матрица русских, проживающих на юго-западной окраине Русского Мира, по сути, та же самая – православная христианская, уходящая корнями в те же вышеуказанные («ведические») сакральные пласты.

Впрочем, тут есть один нюанс. Который, в какой-то мере, всё же даёт возможность возникновения и формирования некоего особого народа, – здесь, «украинского», – с его, значит, особой ценностной матрицей.

Это – униатство.

Униатство – возникло после Брестской унии 1596-го г. в Речи Посполитой. Униатство – специально созданный религиозный суррогат для тех русских холопов, которые вот не хотят становиться католиками, не хотят изменять свои богослужебные православные обряды, – ну так пущай особо и не меняют, а только переходят под власть папы. Внешняя обрядовая сторона тут вроде как почти не меняется, зато вот суть – переворачивается. Отныне русский холоп становится духовно подчиненным власти папы, католической церкви.

Униатство – это специальный религиозный суррогат для холопов, для быдла, для недочеловеков (с точки зрения ляха, шляхты, настоящих католиков), – своего рода «внешний круг» («предбанник») католицизма.

С одной стороны, тут происходит духовная переориентация на папизм, с его культом земной власти, власти Великого Инквизитора, с соответствующей духовной перекодировкой, а с другой, – и это главное, – происходит своего рода внутренний переворот: поскольку всякий перешедший в униатство становится не только отныне априори человеком низшего «второго» сорта, – по отношению к ляхам, польской шляхте, настоящим католикам, – но и неизбывным отщепенцем, предателем по отношению к православию, к своей, сиречь, русскости; и этот комплекс предателя отныне определяет тут всё.

Отныне перешедший в униатство бывший (так!) русский ненавидит русского в себе, ненавидит русских вообще, православных, – как всякий предатель неизбежно ненавидит тех, кого предал; ненавидит и боится, на уровне глубокой фобии; и пытается при этом всячески компенсировать этот свой «комплекс предателя», – по существу, вариацию комплекса неполноценности, – агрессивной «неофитской» деятельностью по отношению к преданным им русским, православным (ненависть, садизм, истерика, фобии, нацизм и т.д.).

Очевидно, что подобный акт предательства категорически несовместим с духовной ценностной матрицей русского народа, – прежде всего, вышеуказанными ценностными образцами-идеалами свободы-вольницы, правды, справедливости.

Очевидно, какая, например, может быть свобода-вольница в папистской модели «царства Великого Инквизитора»?, какая может быть справедливость в гностической модели данного общества, с его чётким делением на быдло и шляхту?

(Замечу, что польское слово «narod» применялось лишь к шляхте; т.е. «народом» здесь полагалась лишь высшая каста, а быдло, соответственно, ни к какому «народу» никак не относилось).

Всё. Перешедший в униатство русский тем самым отрекался от своей русскости, по существу, от своей принадлежности к русскому народу, – ибо народ, как общность, основывается на ценностной культурной матрице и соответствующей самоидентификации, – и становился чем-то иным; непонятно, впрочем, чем именно.

Подобно тому, как аналогичная вещь случалась, и случается, с типичным русским «либералом», который, в своём западническом угаре, отказывается от своей культурно-исторической идентификации с Россией, русским народом, его культурной матрицей, и, пытаясь обратиться в «истинного европейца» (или «общечеловека»), теряет своё «русское лицо», однако при этом отнюдь не обретает «лицо европейское» и превращается, по сути, в лакейское холопско-холуйское существо, которое, по меткому выражению Ф.М. Достоевского (устами героя его романа «Бесы» Шатова), «ищет кому бы сапоги вычистить».[4]

В результате, в основе данной униатской мировоззренческой матрицы лежат «ценности» предательства, с неизбежным тут воспроизводством соответствующего отношения к преданным, – к русским, к России, к православию, – а именно: ненавистью, замешанной на страхе. С постоянной необходимостью «доказывать», что ты никого вроде как и не предал, а если и предал, то это вовсе не было чем-то плохим, греховным, – ибо ты ведь «предал» нечто ужасное и скверное, своего рода «Мордор», и, значит, напротив, сделал нечто хорошее и богоугодное…

Отсюда такие соответствующие «героические» типичные «образцы для подражания» у нынешних «украинствующих», вроде Мазепы; с соответствующим вырабатываемым стереотипом поведения («профессионального предателя»).

Именно такого рода «ценностная» матрица лежит, в основе идеологии «украинства»; и только эта, ибо иных просто, в истории, нет.

Т.е. матрица, в сущности, антирусская, определяющая психологию (поведенческие стереотипы) предателя, с одной стороны, и холопа, с другой стороны.[5]

А холоп – он всегда готов предать, – если на горизонте покажется, вдруг, более сильный Господин.

Иными словами, если мы всё-таки примем возможность возникновения и наличия некоего гипотетического «украинского» народа и попытаемся найти его возможные ценностные культурно-исторические основания, то ничего, кроме униатства мы в истории не найдём.

И значит, «ценностные» основания униатства, – сиречь, антирусскость, предательство и холопство,[6] – и никакие иные, – только и могут лежать в основании т.н. «украинства», – с острым переживанием своей «второсортности», – с соответствующей, отсюда, необходимостью постоянного доказывания своей, напротив, «национальной исключительности».

Впрочем, разумеется, что этот «народ» («украинцы-униаты») оказывается здесь отнюдь не многочисленным, и, конечно же, далеко не «древним», а вот лишь вполне недавно начавшим свою «сборку» (с самого кон. XVI в.).

Теперь несколько слов о языке – ещё одном важном факторе сборки и нации, и народа…

(продолжение следует...)

Продолжение см.:

https://gleb-negin.ucoz.ru/blog/o_simuljakre_ukrainstva_prodolzhenie/2022-03-14-123

Дисклеймер («обезвинитель») для «министерства правды»:

Всё изложенное в данном тексте есть сугубое ИМХО («моё скромное мнение»), грёзы «чердачного человека» и никоим образом ни на что не претендует.