Украинский зомби-апокалипсис. Часть 1

«…научиться простой истине, что никакие условия, мольбы и договоры с бандитами невозможны. Остатки старой веры в слово, честь или жалость погубили множество тормансиан, пытавшихся выслужиться перед олигархами и поверивших в «законы» и «права» шайки убийц, какими были, по существу, Совет Четырех и его высшие приближенные…»               (И. Ефремов «Час Быка»)

«…тиран – отцеубийца… народ попадает в услужение деспотической власти и свою неумеренную свободу меняет на самое тяжкое и горькое рабство – рабство у рабов…»                                         (Платон «Государство»)

Сейчас популярен у молодёжи сериал про «зомби-апокалипсис», о том, что появился некий новый вирус, который поражает мозг человека, убивает весь прочий организм, и оставляет вроде как полуживой лишь ту часть мозга, которая отвечает за самые примитивные телодвижения человека и инстинкты, – и человек обращается таким образом в ходячее зомби, жаждущее только убивать (дабы сожрать) других людей.

Это, впрочем, довольно распространённый фантастический сюжет.

Однако то, что подобная вещь сегодня будет происходить в реальности, – причём безо всяких реальных вирусов, а посредством соответствующей массированной «промывки мозгов», ведущей к полной потери исторической и социальной адекватности заражённого субъекта, с последующей манипуляцией данным субъектом создавшими и выпустившими сей «информационный вирус» политическими технологами, – до недавних пор мы даже и не предполагали. А теперь это – «украинская реальность».

«Слава героям!», «москалей на ножи!», «москаляку на гиляку!», «Украина це Европа!», «Бандера, Шухевич – герои Украины!», «кто не скачет, тот москаль!» и прочий зомбированный вой и бред – это не фантастическая картинка, это нынешняя действительность.

Человек, в «мозг» которого внедряется этот «укро-вирус», перестаёт быть русским, да и, кстати, представителем всякого иного народа (евреем, поляком и т.д.), к которому он до того принадлежал, да и, вообще, перестаёт быть человеком, – отныне он зомби и мутант, жаждущий крови. Полностью подвластный власти манипуляторов, политтехнологов-вирусологов, нисколько не отдающий себе отчёта, что, действительно, с ним происходит!

Проследим происхождение сего вируса. Начнём с самого, здесь, начала.

Когда возникает в организме острая болезнь, для победы над ней часто требуется полный курс лечения; если полный курс не пройти, – почувствовав улучшение, подумав, что уже «выздоровел», прекратить курс, – можно заполучить болезнь хроническую, «вялотекущую», которая, впоследствии, при «благоприятных» для неё условиях, при ослаблении иммунной системы организма, может вновь разразиться, причём в более страшных и патологических формах, нежели она имела место быть прежде: к действиям «привычных» уже данным вирусам лекарств выработана устойчивость, организм ослаблен и пр., – и, вот, мы и получаем весьма патогенный, даже опасный для жизни организма, процесс. Так что, если лечить, то лечить – до полного выздоровления.

А теперь, собственно, «история болезни». Культурно-политический организм русского народа, в своей истории, страдал разными заболеваниями, как внешней, так и, по преимуществу, внутренней этиологии. Но в конце XIХ столетия он столкнулся с весьма патогенным, сперва, впрочем, казавшимся вполне безобидным, вирусом «украинского национализма».

Особую патогенность данному вирусу придало то, что он является, по своей сути, искусственно выведенным штаммом, – в специальных лабораториях, прежде всего, австро-венгерской политико-фармацевтической Мегамашины. Впоследствии, к дальнейшей культивации этого вируса, его новых штаммов, приложили свои недюжинные усилия английские, немецкие, американские политтехнологи.

В указанном веке политики данных стран всё более активно обращались к научным фармацевтическим военным технологиям: создавались новые «наркотические средства», притупляющие боль у солдат (следствием коих и явился синдром-ломка «солдатской болезни»), повышающие их физическую выносливость (своего рода военный «допинг»), и т.д., – в конечном итоге, дело дошло, непосредственно, до «биологического оружия», создания особо патогенных штаммов бактерий, а потом и вирусов.

Однако особую «нишу» в данных военно-научных политтехнологиях, по праву, заняла «идеологическая вирусология», позволяющая посредством промывки мозгов, манипуляции сознанием, с применением зачатков технологий НЛП («нейролингвистическое программирование»), умелого и ловкого расковыривания психологических «национальных» комплексов, сложившихся  в исторической ситуации у конкретного народа, актуализации наличествующего рессентимента у представителей данного народа – создавать новые «народы» и перенаправлять «высвобождающиеся» здесь негативные «энергии» в «нужную сторону», с созданием соответствующего «образа врага».

На территории тогдашней Австро-Венгрии проживало некоторое количество русских людей – потомков тех русских, которые ещё с XIV в. были оторваны от остальной, «большой», Руси: сперва они оказались под властью Польши, затем – той же Польши, преобразовавшейся в Речь Посполитую;[1] а с конца XVIII в., после «разделов Польши», – под властью Австрии, впоследствии – Австро-Венгерской Империи. – Везде, во всех этих государствах, они находились на положении «людей второго сорта», безо всяких перспектив реального развития; их религия – православное христианство – методично и целенаправленно подавлялась, тоже как вроде «религия второго сорта», и, шаг за шагом, переводилась под «греко-католическую унию»[2]. Т.е., для местных «православных русских» вроде как сохранялись их «обряды», однако суть – становилась совершенно иной: церковь сия отныне подчинялась власти папы – и, значит, всей духовной сферой бытия этих несчастных русских людей тоже уже «заведовали» католики, чужие, иезуиты и пр.. – Таким образом, эти русские окончательно отрывались от Большого Русского Мира, от его реальной жизни: перегрызалась последняя, духовная, пуповина, ещё как-то связывающая русских людей, находящихся под властью Речи Посполитой, с Большой (Московской) Русью.[3]

Данная «униатская церковь» («греко-католическая») представляла собой, по определению, априори, некий суррогат «настоящей католической церкви», и была, значит, предназначена, изначально, для «неполноценных людей», «неполноценных католиков». На территориях Речи Посполитой складывалась своего рода «троякая религиозная модель»: своего рода «высшая каста» – католики; «низшая каста» – униаты; и совсем уж «недочеловеки» – православные.

Очевидно, что для успешного продвижения по социальной иерархической лестнице, так или иначе, нужно было быть католиком, или хотя бы униатом, – и это, вполне естественно, заставляло тех или иных русских предавать свою веру, «ополячиваться», «окатоличиваться». Униатская церковь была, здесь, своего рода «переходной ступенью» к «полноценному поляку и человеку». И всё большее число русских, православных, «плавно перетекали» в некий новый, пока неопределённый, зависший в исторической лакуне, уже не имеющий реальной идентификации (потерявший прежнюю и не обретший новую), народ, год за годом. А учитывая, что над этим «потоком» серьёзно работали хитроумные и ушлые иезуиты, то немудрено, что процесс этот шёл довольно «успешно». Получались то ли «недополяки», то ли просто «иваны не помнящие родства», из которых можно уже было «вить» всё, что угодно.

Сменившие поляков новые господа (по отношению к местным русским) – австрийцы – в чём-то даже более цинично, но и политически разумно, «подморозили» процесс данного перехода: пусть, мол, остаются, как есть, «подвешенными», получеловеками, униатами, – ибо полноценными австрийцами (или, хотя бы, венграми) им всё равно не стать, – а вот в таком виде, «половинчатом», их даже можно будет как-то использовать в своих целях…

Униатство («греко-католическая церковь») таким образом «подвешивается» здесь в состоянии секты; люди, которые исповедуют это «религиозное направление» всё более обращаются в сектантов, по своему психологическому складу, – тем самым, всё дальше уходя от «русской идентификации», в том числе и в её «православной составляющей». А вот психология сектанта оказывается сродни именно националистической психологии: с радикальным делением на «своих» и «чужих», на «людей» («своих», «высших») и «не-людей» («чужих», «низших»), с неким глубинным комплексом по отношению ко всем прочим людям.[4]

А австрийским политтехнологам остаётся только изящно задать этому «радикализму», этой «психической особенности» данного «нового народа», нужное направление.

Иными словами, вирус сформировался, оставалось только «заточить» его соответствующим образом. Проще говоря, нужно придумать такую «матрицу», «генокод» – «систему ценностей и смыслов» (точнее, конечно, в силу их искусственности, чистых симулякров), – которая «нужна». А что нужно, в этом смысле, австро-венгерским политическим технологам-вирусологам? – Им нужно «пушечное мясо», которое «не жалко». Им нужны «антирусские». Изящно, и в то же время, очень убойно: создать из русских (русских в прошлом) антирусских!

И в местное русское «второсортное» население начинает внедряться «украинская матрица». Паче, исконная «матрица», «русская матрица», утеряна (по крайней мере, у части этих русских и в значительной степени), а, как известно, «свято место пусто не бывает», «природа не терпит пустоты»; зияние (отсутствие реальной исторической идентификации) требует своего заполнения, – и тут вам, нате: «матрица украинцев», оба-на![5]

Набор кодов-штампов оказывается довольно прост, до примитива: «русские (москали) – ваш иконный враг, они вас, украинцев, всегда угнетали, не давали жить свободно, высасывали все соки, и теперь, вот, до сих пор угнетают ваших собратьев-украинцев (впрочем, довольно уже омоскаленных) на Украине, которую они подло и лживо называют Малороссией, и, вообще, эти русские никакие не славяне, а, по сути, смесь монголо-татар с угро-финнами, т.е. – недочеловеки, а настоящие человеки – это вы, украинцы, самый древний народ в мире, но не имеющий сегодня своей государственности, поскольку её у вас отняли эти проклятые недочеловеки москали…» (и далее – в цикле).

         Только делать всё это «внедрение матрицы», конечно, надо тонко, иезуитски, действуя «мягкой силой»; впрочем, ежели что, то можно и «жёстко почистить» сопротивляющихся (тоже, иногда, полезно).

         Первым, судя по всему, слово «украинцы» («украинцы-русские») в «этническом» смысле стал употреблять польский (!) «писатель», – беру слово в кавычки, потому как подобного толка «писателей-пропагандистов» (по нынешнему, «пиарщиков») в программе внедрения и осуществления данной «матрицы» будет активировано довольно много, – Павло Свий (Павлин Свенцицкий; 1841-1877) – поляк, по происхождению, активный участник «Польского восстания» (1863-1864-х гг.), однако быстренько, при первых признаках поражения, «сделавший ноги» в соседнюю Австро-Венгрию, а именно – во Львов, где и продолжил «войну с ненавистной Россией», но уже на «ином фронте»: подвизался в качестве «украинского» пиарщика-националиста среди местных русских (русинов), – которым он, значит, и «открыл глаза» на то, что они, оказываются, никакие не «русские», а «украинцы»! Сперва «украинцы-русские», а потом, чего уж там, просто: «украинцы».

         До того понятие «Украина», «украинцы» имело сугубо территориальный смысл: смысл «окраины», неких земель, которые лежат близь границ той или иной славянской державы; в истории имели место «Польская крайна», «Литовская украйна», «Сербская крайна», «Русская окраина» и т.д. В этом же смысле сегодня мы можем говорить о таких территориальных образованиях, как, например, «Краснодарский край», «Красноярский край», «Ставропольский край» и т.д., – как о своего рода «Кубанской Украине», «Енисейской Украине» и т.д. А теперь, вот, значит, понятие «окраины» («Украины») приобретало здесь, в Поднепровье, именно этнический смысл.

         Для создания соответствующего «народа», внедрения в него соответствующей «матрицы», необходим, разумеется, и специальный язык. Австро-венгерские политтехнологи, конечно, поработали и в этом направлении.

Специальные люди тщательно исследовали местные (в Галиции) русские диалекты, и, при этом, целенаправленно отбирали те слова в местных мовах, которые отличались от русского языка в России; подобного рода слова, в принципе, найти было несложно, поскольку, вследствие столь длительного проживания местных русских (русинов) под властью поляков, венгров, сперва, а потом и австрийцев, местные русские диалекты вобрали в себя множество слов из польского, немецкого, венгерского, заимствуя их в специфической местной искажающей их фонетике, – в разных районах, в разной пропорции, в целом – до ¾ (если не более) всего лексикона. И вот на этой базе и создаётся, довольно опять же искусственным образом, «украинский язык».

Безусловно, в различных областях России, Малороссии, Новороссии, Червонной и Белой Руси и т.д., существовали, и существуют, свои диалекты, иногда довольно сильно разнящиеся друг от друга, однако, так или иначе, весьма друг другу близкие и вполне понятные. – Здесь же нужно было «создать» такой язык, который как можно бы дальше отстоял от русского («москальского»), и мог бы репрезентироваться уже не как диалект, а именно как «особый язык». Что тоже было австрийцами осуществлено. «Процесс пошёл». Заскрипели перьями местные «писатели», потихонечку накреняя «украинский» языковой корабль в кардинально иное русскому языку, его, скажем так, мейнстриму, русло.

В принципе, «украинской мовой», в её естественном виде, при всём её диалектном разнообразии, является тот диалект русского языка, который ныне именуется на Украине «суржиком» – языком-диалектом находящимся много ближе к русскому, нежели «галицийский» её, мовы, вариант, в значительной степени выведенный искусственно на основании местных («галицийских») русских диалектов.[6]

Далее, «новому народу» нужно было придумать и его «историю». Чем, разумеется, тут же, под чутким и ненавязчивым руководством немецких кураторов, занялась местная, взлелеянная и выведенная теми же «добрыми» кураторами, «интеллигенция».

Дополнительным фактором, удачно легшим «в масть» при осуществлении данного «исторического украинского проекта», оказалось то, что сама российская историография в оное время находилась в довольно-таки печальном состоянии, – я имею в виду здесь прежде всего тот псевдоморфоз, которым страдала тогда русская культура, государственность, гуманитарные науки, в том числе и история. – В русской историографии тогда безраздельно, в частности, господствовала парадигма так называемой «норманнской теории», – этого великого блокатора-заглушки реального русского понимания и осмысления своей истории. – И, действительно, что отечественная («русская») историография могла, например, противопоставить «украинскому историческому фэнтези» пана Грушевского и К°? – Да ничего, шиш с маслицем, ни «бэ» ни «мэ»! И если уж из Рюрика «придумали-сделали» «скандинава», то, извините, чем «древние укры» хуже?!

Вот, на этой почве, «ребята и развернулись»![7]

Разумеется, сочинения «профессора» Грушевского, – соответствующим образом распиаренного, – никакого сколько-нибудь реального историографического интереса не представляют, разве что только если ради смеха раскрыть почитать «под сало и горилку», – но не будешь же ты, если только ты не полный идиот, смеяться одной и той же шутке в течении 8-и томов!? – Не знаю, смеялся ли, в кулачок, сам автор, когда всё это писал...