Декабристы: в цепях цугцванга. Часть 12. Преступление и наказание - 16 Июля 2018 - Блог

Декабристы: в цепях цугцванга. Часть 12. Преступление и наказание

«Бог и государь решили участь мою: я должен умереть, и умереть смертию позорную. Да будет Его святая воля!... Не ропщи ни на Него, ни на государя: это будет и безрассудно, и грешно... Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе. Это дивное спокойствие порукою, что Творец не оставит ни тебя, ни нашей малютки. Ради Бога, не предавайся отчаянию, ищи утешения в религии» (К.Ф. Рылеев – письмо жене, накануне казни)

...В этом деле («деле декабристов») более любопытен и интересен другой нюанс, состоящий в том, что иные из тех, кто сейчас судил «декабристов», сами, в недавнем прошлом – были участники заговора против предыдущего (Павла I) Императора! – О чём открыто, кстати, заявил Пестель – одному из подобно толка «судей» – П.В. Голенищеву-Кутузову (к слову, сменившему убитого Милорадовича на посту генерал-губернатора Петербурга, с января 1826-го г.): мол, меня обвиняют в цареубийстве, однако я ни одного царя не убил, а вот среди моих судей есть цареубийцы! – Иной вариант ехидных слов Пестеля в адрес Голенищева-Кутузова: «у нас за цареубийство некогда жаловали Андреевские ленты…».

Получалась довольно двусмысленная, вплоть до абсурдности, ситуация.

Однако, как сказал английский поэт, придумавший смывной туалет в Англии (Д. Харингтон): «мятеж не может кончится удачей, / В противном случае зовётся он иначе…» (в переводе С.Я. Маршака).

Когда-то, в ситуации убийства Павла I, он – удался, и уже, значит, не оказался «мятежом»; теперь же – не удался, и потому – вот, «мятеж».

Судят – победители; подсудимые – всегда проигравшие; только и всего

Как я уже сказал, «декабристы», взапуски, стали, на следствии, кто сразу, кто чуть апосля, «сдавать» друг друга, – особенно в этой связи отличились самые что ни на есть руководители «заговора»: Рылеев и Пестель. Впрочем, Пестель ещё заранее сказал, что ежели что, ежели нас повяжут, то я вас всех, «с чистой совестью», сдам.

Некоторые исследователи пытаются «оправдать» тут «декабристов», чей образ, при этом, пытаются они, исследователи, в русле наличествующей традиции, подавать самым что ни есть «героическим», – а «сдача» тут, как вы понимаете, никак не вписывается в подобный «светлый образ», – так вот, иногда этими исследователями выдвигается нелепая версия о том, что они, мол, были все офицеры, дворяне, сиречь люди чести и потому они не могли врать…

Однако эти «честные люди»: и солдат вывели на площадь самым что ни на есть обманом, и масонские клятвы давали они соответствующие («не раскрывать тайну»), – тем паче масонская клятва она была, и есть, клятва более значимая, чем клятва «государям» и «отечествам»; и т.д. Ой, эти ребята завирались, при случае, по полной; какая уж тут честь! Хотя, вот, солдат, наверное, можно было и обмануть: дескать, это же «народ», «тёмное быдло», в его отношении можно и слукавить, – и вывести обманом на площадь, под картечь…

Я полагаю тут всё проще: для молодых офицеров, – пусть многие из них уже и прошли войну (1812-1814-х гг.), – оказалось, действительно, шоком то, что (!) они совершили («попытка государственного переворота», сопровождавшаяся жертвами сотен людей): ребята играли (в «тайные общества», в «революцию», «поджигали сарайчик») и – заигрались («сарайчик оказался складом с боеприпасами»); Игра оказалась не Игрой, вдруг, а – самой что ни на есть Реальностью;[1] и вот – пришло «похмелье»; тем более, они отнюдь не предполагали, что у них что-то «не получится»; тем более, они были уверены, что их поддержат в высшей элите; они просто не представляли, что их так могут, реально, извините, «кинуть» и «подставить»! – И те кто их вроде как прежде «курировали», «похлопывали по плечу» – теперь их судят!...

Иллюзия Игры растаяла – и прямо в лоб долбанула жестокая Реальность.

И лишь, наверное, самые, извините, отмороженные «деятели» могли тут цинично «посылать следаков», – вроде Лунина, – у которого на почве, по-видимому, глубочайшего рессентимента, с психикой (и без того прежде явно «поврежденной») произошли, действительно, патологические вещи.

Впрочем, поначалу, следствием все подсудимые были распределены на 11 разрядов, из коих, «по высшему разряду», пошли 31 человек – приговариваемые к смертной казни, путём отсечения головы; по следующим «разряду» пошли 17 подсудимых – приговорённых к «политической смерти» (символическому акту-ритуалу, заключающемуся в выведении на эшафот, преломлению над головой шпаги, лишении дворянства, с последующим отсылом на каторгу etc.), и 16 – приговорённых к «вечной» (пожизненной) каторге; и т.д.[2]

Подсудимым вменялось 3 вида преступлений: покушение на цареубийство, создание революционных «тайных обществ» и «возмущение» (т.е. попытка бунта). Кому-то вменялся лишь какой-то один вид из данных преступлений, кому-то два, а кому-то и все три.

Простые солдаты, выведенные на Сенатскую площадь офицерами-заговорщиками, были помилованы (и это – справедливо, – ибо простые солдаты, по сути дела, были подло обмануты своими командирами-заговорщиками).

Вне «разрядов», в качестве особо опасных преступников, пошли 5 человек, – Каховский, Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин и С. Муравьев-Апостол, – которые были приговорены к четвертованию.

Замечу, кстати, что, по «голосам» «судей», подобную же меру почти получили и Оболенский с Якубовичем, – но чуточку «не добрали».

Следственную комиссию («Комиссия об изыскании о злоумышленных обществах» (или «Тайный комитет по изысканию соучастников злоумышленного общества»)) возглавил тогдашний военный министр Татищев Александр Иванович. – К концу мая 1826-го г. «Комиссия…» предоставила Николаю I свой отчётный доклад; после чего, 01.06.1826., Николаем был учреждён специальный Верховный уголовный суд по данному делу, состоящий из 72 человек; собственно, «следователями» работали в нём генералы А.Х. Бенкендорф, В.В. Левашев и А.И. Чернышев; большинство членов Суда так или иначе имели родственников среди подсудимых.

К 04.07. закончилось рассмотрение дел всех подсудимых и вынесение приговоров; 05.07. была создана специальная комиссия, во главе со Сперанским (также входившим до того в состав вышеупомянутого Суда), – любопытно заметить, что Сперанский так или иначе подозревался Николаем в участии в «заговоре», однако, вот, Николай, здесь, поступил довольно разумно, назначив Сперанского самого вести расследование и выносить приговор вроде как «своим» «подельникам-заговорщикам», – впрочем, Сперанский, справедливости ради, ведь только лишь подозревался, а его вина в этом дела отнюдь не выглядела очевидной и доказанной (к слову, будущий «декабрист» Г.С. Батеньков одно время был его «правой рукой», и, в этой связи, любопытно, что именно этот «скромный» человек (Батеньков) отчего-то стал предполагаться заговорщиками на пост главы правительства (sic!) после победы и захвата ими власти), – как бы то ни было, в итоге, указанная Комиссия сочинила соответствующий доклад на имя Николая I, по результатам работы Суда.

Николай I, ознакомившись с данными результатами следственной комиссии, смягчил (10.07.) приговор почти всем осужденным, и смертную казнь, в итоге, получили лишь пять «внеразрядных» государственных преступников, которая, казнь, теперь должна была совершится путём повешения, а отнюдь не четвертованием…

Утром 13.07. состоялась казнь приговорённых, в Петропавловской крепости. По преданию, все казнимые обнялись друг с другом, прощаясь, – кроме Каховского, – ему, почему-то, никто не подал даже руки (возможно, потому, что он убил героя Войны 1812-го г. Милорадовича?).

Однако всё тут, в акте казни, пошло сразу, опять-таки, как-то неудачно. Сперва перекладина с кольцами, на которой должны были вешать казнимых, «не доехала»: то ли по причине отечественной безалаберности, то ли её просто украли; пришлось наскоро варганить «перекладину» прямо на месте. Потом, трое из повешенных, – С. Муравьев-Апостол, Рылеев и Бестужев-Рюмин (в иных вариантах, в том числе и в «отчёте» В.П. Голенищева-Кутузова, рукводившего экзекуцией, вместо Бестужева-Рюмина называется Каховский), – «сорвались» и упали на дно помоста: по одной из версий верёвки намокли под дождиком и, вот, соскользнули; по другой версии – оборвались, – а так как запасных верёвок заранее припасено не было, то исполнителям казни пришлось срочно бежать в ближайшие лавки, чтобы купить новые верёвки, – а так как было раннее утро и большинство лавок ещё не работало, то верёвки нашли не сразу. И казнь – повторили. Хотя, вот, «расстреливать два раза уставы не велят», – но это, наверное, была исключительная акция, которая, действительно, не может кончится «неудачей» (впрочем, с «петровских времён» – стало принято «казнить до конечного результата»).

Есть легенда, что кто-то из «сорвавшихся» сказал при этом ставшую «крылатой» фразу: мол, несчастная страна, даже повесить не умеют! – То ли С. Муравьёв-Апостол, то ли Рылеев; есть и несколько различающиеся варианты этих слов («даже верёвки порядочной в России нет!», «я счастлив, что дважды умираю за Отечество»!, и т.д.).

Также, якобы, «сорвавшийся» Рылеев закричал тогда П.В. Голенищеву-Кутузову (иной вариант – Бенкендорфу), руководившему процессом казни: «подлый опричник!» – Замечу, к слову: вот как аукнулась, здесь, «история Карамзина», в которой тот не пожалел чёрных красок для клеветнической росписи «опричников» Ивана Грозного. – А ведь что-то подобное той «опричнине», «образец» коей учинил Иван Грозный, и было, хотя бы в возможности, лекарством исцеления тогда, в начале XIX в., страны, – в противоположность, уж точно, тем «европейским просвещенческим» преобразовательным прожектам, по сути, для России – тупиковым и самоубийственным, которые исповедовали «декабристы». Такие вот «исторические парадоксы».

Однако, касательно вышеприведённой фразы о «несчастной стране», я бы тут посмотрел в корень: действительно, в стране не могут «толком повесить», – о чём это говорит? – Прежде всего о том, что тут не умеют вешать: т.е., значит, в «кровавой России» отсутствуют подобного рода практика и опыт; а это говорит, в свою очередь, о чрезвычайной мягкости, в плане наказаний, – по сравнению с тогдашними европейскими «цивилизованными» и «просвещёнными» странами, – данного государства, России.

В России, действительно, смертная казнь была «приостановлена» ещё Елизаветой, в 1844-м г.[3] Разумеется, тут были свои нюансы и за определённые воинские преступления – могли и расстрелять; действительно, могли забить, и забивали, шпицрутенами, кнутом, батогами, розгами etc., – когда человек не выдерживал подобного рода экзекуции и умирал, – но ведь он мог, после всего этого, и выжить; однако, конечно, всё это – весьма лукавая вещь: могли ведь дать заведомо столько «шпицрутенов» (и пр.), что человек будет забит ими до смерти наверняка, – и это даже ещё, наверное, более мучительная и жестокая вещь, нежели просто, например, расстрел;[4] да и те же шпицрутены назначались лишь «простолюдинам» (сиречь, «недочеловекам»), а дворяне, в этом плане, не могли подвергаться (с 1785-го г.) подобному способу казни-порке. Но, как бы то ни было, формально, никто, в мирной жизни, «вышака» в то время не получал; даже вот, по одной из версий, палача для произведения указанной экзекуции над «декабристами», вроде как, специально пришлось выписать из Швеции, – потому как в России не было людей с соответствующей квалификацией; впрочем, по иной версии – пара подобных «специалистов» всё же, как будто, нашлась и здесь; причём, один из экзекуторов, во время подготовки к казни, даже упал в обморок. Опять-таки, как бы то ни было – нюансы всё это небезынтересные. Страна, действительно, была, для той эпохи, удивительно мягкая, до какой-то фантастической наивности.

Кстати, скамьи, необходимые для казни «декабристов», были тоже наскоро принесены из ближайшего училища торгового мореплавания.

Что ни говори, но наказание, в итоге, оказалось «ниже низкого», в целом, т.е. ниже той планки, которая предполагалась тогдашним законодательством по совокупности данных совершённых преступлений.

А, вот, например, сравним «восстание декабристов» (в России, 1825 г.) и «заговор улицы Катона» (в Англии, 1820 г.), события одной эпохи, по их «преступлению и наказанию».

Упомянутый «заговор», названный, условно, в соответствии с улицей (по имени римского сенатора Катона-старшего (234-149 до н.э.)), в Лондоне, где собирались заговорщики был раскрыт в 1820-м г.; в сущности, никакого реального заговора тут и не было: собирались несколько человек, – примерно, так же, как представители «Союза спасения» или «Союза благоденствия», – причём, без какого-либо даже «оформления» в «тайное общество», а просто – собирались и вели беседы на политические темы, в том числе, вот, например, что хорошо было бы укокошить кабинет министров…

В итоге, «заговорщики», во главе с неким Артуром Тистльвудом, были арестованы, 13 человек, и пятерым из них назначили квалифицированную казнь, – сиречь, долгое и мучительное убивание, по сравнению с которым четвертование есть детская забава, – однако король вроде как смилостивился над преступниками и смягчил наказание до казни через повешение, а затем – отрубание головы. Причём, происходить всё это должно было, по старой английской традиции обращения казни в назидательное шоу, при огромном стечении народа; при этом – за вход на данное шоу нужно было ещё заплатить (3 гинеи); и народ шёл и платил; а когда вешали и отрубали, уже, впрочем, мёртвым, головы – приветствовал сие действо радостными воплями, будто бы любимая команда забивала очередной гол.

В то время как в Петербурге казнь пятерых «декабристов» провели раненько утром, явно стремясь сделать это по-тихому, чтоб народ особо не «травмировать».

И ещё нюанс: в «просвещённой и цивилизованной» Англии подследственных весьма «конкретно» пытали, ломали конечности, одному из них даже сломали позвоночник, – в то время как в «отсталой и тёмной» России к декабристам никаких пыток не применялось (не считать же оными угрозы этих самых пыток, да нахождение какое-то время в кандалах, для некоторых из подследственных, за пытку?, – наипаче в сравнении с творимым в «просвещённой» Англии).

И вот ещё нюанс: английские «заговорщики» только говорили, и ни до какого-либо «вооружённого восстания», или «покушения на министров», дело у них не дошло, – и они за это, «разговоры», получили, по существу, то же самое (даже чуть более репрезентативно жестокое) наказание, нежели «декабристы».

С одной стороны, разговоры – и повешение с отрубанием головы; с другой – вооружённое восстание, сотни погибших, и – то же повешение; тоже пятерых человек.

Несколько человек заговорщиков-англичан ещё сослали, «за крамольные разговоры», на каторгу в Австралию (в те времена – английский аналог отечественной Сибири).

Всё познаётся в сравнении. Ну и где у нас «кровавый режим»?

Недаром, кстати, врач английского посольства, созерцавший вживую восстание на Сенатской площади, а потом и казнь в Петропавловской крепости, записал в своём дневнике, что у нас, в Англии, за подобное преступление казнили бы 3000 человек, а остальных сослали на галеры.

И, действительно, столько бы и казнили; причём, уверен, не простым повешением, а более, так сказать, «квалифицированно».[5]

Однако в Англии тех времён до подобных событий вряд ли что могло бы дойти, – ибо соответствующие специальные службы тогда в Британии были, по своему масштабу и финансированию, далеко не в пример российским, и подобного рода заговор вряд ли что мог там сложиться и пройти все свои стадии до попытки осуществления, не будучи, при этом, на каком-то из своих этапов, «благополучно» раскрытым и прихлопнутым. Не говоря уж том, что Англия уже к тому времени имела неплохой опыт, напротив, экспортирования подобного рода заговоров (через «ложи» и иные агентурные сети, плюс, разумеется, соответствующее финансирование) в прочие страны, – пример с Французской революции тут только самый яркий, но далеко не единственный…

К случаю, замечу, что во время «декабрьского мятежа» вокруг Николая вилось и множество представителей различных европейских держав, – помимо вышеуказанного английского посланника, – и официальных и неофициальных, – и, разумеется, многие из них так или иначе могли представить в соответствующем свете данное восстание, вернувшись в свои пенаты, причём в свете довольно стандартном: «деспотичный кровавый царский режим жестоко подавляет мирные демонстрации». – Так вот, Николай, тогда, сразу заранее дал понять всем этим ребятам, лезущим со своими «советами» и «правами человека»: мол, это дело домашнее, российское, никак Европы не касающееся. Sic. …

Вторым актом пьесы «декабрьского майдана» случилось «восстание Черниговского полка», произошедшее в Малороссии 29.12.1825.: руководство восстанием осуществляли члены «Южного Общества», совместно с вошедшими недавно в их состав членами «Общества соединённых славян»

Надо сказать, что к тому времени «головка» «Южного Общества», прежде всего, в лице Пестеля и Юшневского, была уже арестована (13.12.1825.), – высший государственный аппарат, во-первых, получив уже довольно «критическую массу» информации о готовящемся государственном перевороте-заговоре, а во-вторых, реально, по-видимому, почувствовавший, что прежде, вот, крепкая почва, теперь, в связи со смертью Александра, «болезнью» Аракчеева и возникшей, вдруг, проблемой престолонаследия, заколебалась под ногами, решился, наконец, действовать, – а то ещё эти «шалуны», о которых все вроде как знали и давали им возможность «поиграть», предполагая, возможно, при случае, использовать, в своих клановых Играх, по своему усмотрению, действительно, в подобной проблемной ситуации, выйдут из-под контроля и устроят-замутят здесь что-то вроде «французской революции». – Они, указанные «шалуны», кстати, в определённой мере, и «вышли», и «замутили»; однако данный их «выход» тогда удалось купировать (на Сенатской площади, а затем, вот, в маневрировании «по степям Украины» Черниговского полка) и подавить…

Донесения о наличии «тайных обществ», имеющих своими прозрачными целями свержение монархии и учинение республики или чего-то в том же роде, в 1825-м году пошли косяком в «компетентные органы», – впрочем, в то время, указанные «органы» пребывали в России в совершенно зачаточном состоянии, можно сказать, в прямом смысле, их, подобного рода «органов», как таковых, просто ещё не было, – создавшееся лишь уже при Николае I известное III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, в июле 1826-го г., вызванное к жизни как раз вот «восстанием декабристов», и призванное заниматься раскрытием подобного рода антигосударственных заговоров и прочей аналогичной крамолы, первоначально насчитывало всего-то 16 человек, и за всё время правления Николая I никогда не превышало 40-ка; общее же число жандармов в России, также, разумеется, увеличенное после «декабрьского майдана», составляло, в 1827-м г., менее 4300 человек! – Такой вот «кровавый тоталитарный режим». – Кстати, всё это просто несопоставимо с аналогичным аппаратом тогдашней Британии: это всё равно что муха рядом со слоном.

И ещё, в эту тему, замечу, такой нюанс: арестованный Пестель, в своём плане-программе (черновой проект «Государственного приказа благочиния» из весьма объёмных, условно, «тетрадей Пестеля») предлагал учинить, под своим, разумеется, диктаторским началом, в качестве высшей инстанции по слежке и контролю над народонаселением, т.н. «Высшее благочиние», «существующее в непроницаемой тьме» (т.е. абсолютно тайно), предполагающее, по вполне сектантской модели, всеобщую, друг за другом, слежку и «стук», и, соответственно, необходимый, здесь, «низовой» корпус жандармов, общим числом 112 900 чел., – которые подчинялись бы некоей олигархической «пожизненно избранной» структуре, именуемой «властью блюстительной» («верховному собору», состоящему из 120 чел.; в основе коего, судя по всему – предполагались члены «Южного Общества», во главе, конечно же, с Пестелем-диктатором), находящейся над прочими «ветвями власти» («исполнительной», «распорядительной» и «расправной», в терминологии Пестеля). Впрочем, тут Пестель, отдадим ему должное, подходит к данной проблеме, – создания определённой структуры, стоящей над всеми другими и обеспечивающей безопасность государства и общества, – вполне прагматично и рационально, в духе общей европейской тенденции, от коей тогдашняя Россия, действительно, безнадёжно отставала. При этом, замечу, что сам Пестель, вполне рационально, после захвата им власти, предполагал полный запрет всех не только «тайных», но и «открытых-явных» обществ в стране: поелику, по его мнению, «отрытые общества» бесполезны, а «тайные» – априори, вредны.

Но вернёмся к теме «донесений» о «тайных обществах».

Так вот, донесения о наличии заговорщицких тайных организаций прошли ещё датированные 1820-1821-м гг., – в частности, от некоего корнета А.Н. Ронова (в октябрь 1820-го г.), затем от библиотекаря гвардейского Генштаба М.К. Грибовского (весна 1821-го г.), – в частности, сообщавшего и о собрании заговорщиков на квартире Ф. Глинки, в Петербурге, в марте 1820-го г., и о московском «съезде» на квартире Фонвизиных, в январе-феврале 1821-го г., и о «превращениях» «Союза спасения» в «Союз благоденствия»; etc. Не говоря уж об известной докладной записке А.Х. Бенкендорфа Александру I, составленной на основании показаний Грибовского etc., датированной маем 1821-го г., о деятельности «Союза благоденствия», так, впрочем, и оставшейся без ответа…

Упомянутый Грибовский, к слову, был агентом генерала И.В. Васильчикова,[6] в то время – начальника Гвардейского корпуса, доложившего, в свою очередь, данную информацию Александру, – на что Александр, к удивлению генерала, «положил это дело под сукно» и, вроде как, сказал ему фразу о том, что, мол, «не мне их судить», – прозрачно намекая на своё собственное соучастие в заговоре против своего отца; иные варианты ответа Александра: «не надо ударять плетью по воде» и «не мне быть с ними жестокими».

Можно конечно, здесь, понять Александра в плане этического «золотого правила»: раз уж сам себе ты позволил участвовать в заговоре против Императора, то уж будь добр принять подобный заговор, как должное, и по отношению к себе.

Однако, конечно, очень проблематично представить, чтобы Император, – которому а) вверено управление огромной Империей, за которую он вроде как несёт Высшую Ответственность, и который б) сам лично имел «опыт цареубийства», – вот так не испытывал бы в этом отношении хотя бы малейшей «мании преследования» по данному поводу и столь легко относился бы к информации о наличествующем заговоре. – Подобная реакция Александра может быть довольно легко же объяснена а) элементарной психологической защитой «на людях», нарочито изображая то, что, дескать, «я к этому всему совершенно равнодушен» (а в действительности, всё обстоит, напротив, как раз самым противоположным образом, вплоть до паранойи! – Александр, судя по всему, действительно, крайне боялся заговора против себя), и б) нежеланием, возможно, раскрывать, тогда, «непосвящённому» Васильчикову ту Игру, которую он, Александр, так или иначе вёл с этими «тайными обществами», да даже не столько с ними, сколько с теми элитными группами-кланами, которые, неизбежно, имели с этими «обществами» соответствующие связи и даже, возможно, их «крышевали-курировали», преследуя свои далеко идущие цели, и, вполне может быть, подозревал он и самого Васильчикова в участии в такого рода «элитных» Играх.[7]

Впрочем, по-видимому, к рассматриваемому здесь времени (осень 1825-го г.), элитная диспозиция, по-видимому, несколько изменилась и, вообще, изменилась общая политическая ситуация: «земля реально задрожала», и «делу» был дан некоторый ход…

И, надо сказать, весьма вовремя: в связи с резко ускорившимся ходом событий, Пестель и K°, например, планировали выступление на юге России уже на 01.01.1826.: захватить штаб-квартиру 2-ой армии и, далее, взбунтовав, по возможности, большую часть этой 2-ой армии, диктовать свои условия…

[1] Ю.М. Лотман (см. его текст «Декабрист в повседневной жизни»), впрочем, наоборот, отмечает вроде как особую «серьёзность», по жизни, «декабристов», в отличие от прочих их, «забавляющихся», современников, – однако я бы в этой связи заметил следующее: это именно Игра, но Игра, которая «серьёзнее», чем сама «реальность», – этот нюанс Игры, точнее сказать, особого рода Игру, отмечал ещё Й. Хейзинга: Игра, которая захватывает человека целиком (ср. «игромания», при которой «реальность» есть ничто по сравнению с Игрой); так и здесь: это именно Игра, но такая Игра, рядом с которой «реальность», «серьёзность» этой «реальности», ничего уже не значат.

К слову, Хейзинга (в «Играющем человеке») рассуждал и о том, что подобные игры в «тайные союзы» стали весьма модными как раз в XVIII веке.

[2] Любопытно сравнить, по строгости наказания, приговор «декабристам», с одной стороны, и убийцам Минкиной, с другой. Убийцам Минкиной (в их числе – 5 женщин!, и лишь один, непосредственный исполнитель, мужчина – Василий Антонов) дали: 175 ударов кнутом, 125, 95, двум по 70, и 50, соответственно; плюс, затем, ежели выживут после этого – вечная каторга; плюс, нож, которым совершенно убийство – тоже уничтожить (так!). Две женщины умерли во время экзекуции, ещё одна – через несколько дней. При этом, хотел бы заметить, что кнут есть самое, скажем так, жёсткое орудие «телесного наказания», много более «убойное», нежели розги или те же шпицрутены; и вышеуказанное назначенное количество ударов – это, почитай, верная и мучительная смерть, – хотя тут очень многое зависело от силы удара палача (можно убить с нескольких ударов, а можно и после пары-тройки сотен выжить).

Т.е., за одно убийство – смертью, по результату, покарали трёх. За то действо, что совершили «декабристы», повлекшее за собой более 1200 смертей – «казнили смертью» пятерых. Впрочем, справедливости ради, нужно сказать, что за восстание, здесь же, Черниговского полка тоже получили свои «смертельные» шпицрутены несколько (точно не скажу количество) человек. Но это, представьте: бунташный полк бродит по степям Малороссии, вооружённый – мало никому не покажется! – И это ещё хорошо, что данный бунт был подавлен в зародыше, причём – во многом, по «счастливому» стечению обстоятельств; а ежели бы обстоятельства не столь удачно бы «стеклись»?...

Однозначно, наказание за убийство Минкиной – явно много более строгое, очень мягко говоря, нежели наказание «декабристов» за попытку путча. Явно несправедливо.

[3] При Петре I имел место своего рода апогей «смертных казней», назначаемых за 123 вида преступлений; при Елизавете Петровне (Императрица в 1841-1862-х гг.), в 1744-м г. исполнение смертной казни было приостановлено специальным указом, а данные «дела» должны были пересылаться в Сенат для специального перерассмотрения; аналогичный указ, приостанавливающий действие смертной казни был выпущен Елизаветой, специально, и в 1853-м г., а потом и ещё один подобного рода указ, в сентябре 1754-го г.; впрочем, всё это было, собственно, не отменой смертной казни, в принципе, а лишь, скорее, приостановкой её осуществления. В Европе, разумеется, нигде и ничего подобного тогда не наблюдалось: казнили и ещё как. При Екатерине II смертная казнь постигла, в виде своего рода исключения, за особо тяжкие государственные преступления, бунтовщиков Емельяна Пугачёва «со подельники» (1775 г.), путём четвертования, – впрочем, и здесь, по специальному распоряжению Императрицы, в отличие от Европы, казнимым сперва отрубили голову, а лишь потом всё остальное, дабы не мучились, – а также отрубили голову «заговорщику» В.Я. Мировичу (1764 г.). При «кровавом тиране» Павле I ни одной смертной казни не было (ссылаясь на «мораторий» Елизаветы). При Александре – почти не было, за исключением, вроде как, 23-х случаев, во время Войны 1812-го г., за особо тяжкие преступления, «по законам военного времени».

[4] Например, при подавлении «восстания Чугуевского полка», взбунтовавшегося не выдержав бестолковостей невыносимой жизни в «военном поселении» (лето 1819-го г.), было приговорено к избиению шпицрутенами (прогону сквозь строй) 273 человека, – по имеющейся информации, было забито насмерть до половины (!) истязаемых (точных цифр нигде не называется).

[5] В этой связи довольно смехотворно выглядят «ироничные» рассуждения ссыльного «декабриста» Лунина (в письме от июля 1838-го г.) о том, что, дескать, он тут, в России, «государственный преступник, находящийся на поселении», в то время как в Англии он был бы «членом оппозиции»…

Кретин!, ему бы в Англии собственные кишки на шею намотали за подобного рода «заговоры».

[6] Васильчиков Илларион Васильевич (1776-1847) – генерал-адъютант, с 1801-го г.; в будущем – станет, по многим вопросам, «правой рукой» Николая I, председателем Комитета министров, в 1838-1847-м гг.

[7] Вряд ли, что сколь-либо серьёзную значимость, в качестве мотива, тут могло играть опасение Александра о том, что, мол, скажет Европа?, как посмотрит она, «просвещённая», на то, что в России жестоко расправляются с «инакомыслящими»? – Во-первых, в Европе со своими инакомыслящими тогда особо не церемонились, а во-вторых, чьи-то там «слова», в то время как тебе угрожает реальная гибель, – а она Александру так или иначе, здесь, угрожала, – имеют малую значимость. Да и вряд ли, что Александр полагал деятельность данных заговорщиков, простите, «фигнёй», не стоящей внимания и ничем ему не угрожающей, – ибо даже если предположить, что на тот момент этот весь заговор, действительно, был лишь «фигнёй» и «шалостью», то Александр, с его опытом соучастия в цареубийстве, всё равно как-то должен был реально озаботиться насчёт этих «шалунов».

(Окончание следует...)

http://gleb-negin.ucoz.ru/blog/dekabristy_v_cepjakh_cugcvanga_okonchanie/2018-07-17-109